По кромке двух океанов - Страница 30

Но, как всегда в Заполярье, на помощь приходит закон северного гостеприимства. Игорь Иванович отворачивает лацкан своего пиджака и снимает оттуда добрый десяток значков.

— Это вам на память о Норильске, — говорит он великодушно.

В следующий мой визит к Кирдянову я рассматриваю его коллекцию значков. Герб Норильска: традиционный щит, разделенный на две половины, золотую и черную: полярный день и полярная ночь, расплавленный металл и недра, где лежат руды. В центре щита — белый медведь, он держит в лапах ключ, которым норильчане «открыли» подземные кладовые… Значок с земным шаром и цифрой «69», говорящий, на каком градусе северной широты расположен город. Значок с химическими символами меди и никеля. С бегущим оленем. С полярным сиянием. С цифрами памятных лет…

А вечером у меня еще одна встреча — с инженером-железнодорожником, к которому есть коротенькая записка, мол, так и так, окажи содействие, покажи, что найдешь нужным.

И вот мы уже едем куда-то высоко в гору, на обогатительную фабрику, ходим по ее полукилометровой длины корпусу, где измельчают добытую в шахтах руду, чтобы потом извлечь из нее цветные металлы.

Из грохота дробилок, которым наполнен корпус, мы наконец выбираемся на воздух. Оглушенный внезапно наступившей тишиной, я долго любуюсь открывшимся сверху видом — текущим с горы огненно-красным, тускнеющим на глазах потоком шлаков, опоясывающими гору обручами железнодорожной колеи, по которой сейчас движется состав думпкаров с рудой, самим городом, его светлыми домами с горящими на солнце окнами, широкими улицами, которые ломают свое направление, чтобы хоть как-нибудь утихомирить ветры…

…В этот мой приезд в Норильск мне везет на знакомства с авиаторами. Вчера вечером я расстался с Кирдяновым, а утром уже сижу в кабинете Чередниченко. Георгий Николаевич расстроен, он тяжело вздыхает, морщит лоб, нервно барабанит пальцами по столу, а потом поднимает на меня усталые глаза.

— Снимать пилота надо, вот что… А не хочется. Хороший пилот.

И он рассказывает, как вчера один командир вертолета взял сверх нормы восемьсот килограммов груза. Поверил геологам. Сказали, что ящики с образцами по десять килограммов, а оказалось, по девятнадцать. На других коробках надпись: «Конфеты», а на деле — металлические запчасти.

— Чуть машину и людей не угробил. У пилота за этот рейс седых волос прибавилось. Сегодня, понятно, ночь не спал, да и следующую ночь спать не будет, — Чередниченко качает головой. — Поверил!

Я пытаюсь возразить, смягчить остроту положения.

— Но все-таки вытянул этот пилот. Не разбился…

— Этого еще не хватало!

И я вспоминаю тех поистине самоотверженных пилотов, с которыми мне приходилось летать вместе с геологами, как эти пилоты делали вид, что не замечают, сколько груза мы тащили в казавшееся бездонным нутро крохотного Ан-2. И поднимались в воздух, и летели, и приводнялись где-нибудь на Оби или Полуе. Как садились на крохотное озерцо, с которого потом никак нельзя было взлететь, и мы, те, кто оставался в лагере, зацепив веревкой за хвост машины, держали ее, пока мотор не набирал обороты и пока у нас хватало сил, потом разом отпускали, и пилот совершал, казалось бы, невозможное — взмывал в воздух с таким минимальным разбегом, что, скажи об этом где-нибудь в другом месте, не поверят.

Чтобы окончательно разобраться в истории с провинившимся пилотом, Чередниченко едет в аэропорт, где базируются «извозчики» — экипажи самолетов и вертолетов, обслуживающие хозяйственные нужды огромного северного края.

— Ночью ласточки прилетели, — вдруг объявляет Чередниченко. — Они нам тепло приносят на крыльях. Вчера три градуса было, а сегодня, слышали, пятнадцать обещают. Весна идет…

А на календаре середина июля. Трудное даже для Норильска лето.

Едем вдоль берега Норилки. Не так давно прошел ледоход, и сейчас река чиста, полноводна, и на ее глянцевой поверхности отражаются плывущие в небе Ми и «аннушки», окрашенные в ярко-оранжевый цвет.

Приехав, на время прощаемся, и я отправляюсь к командиру вертолетчиков Виктору Сергеевичу Пестереву. Он молод, подтянут, говорит веско, фразы строит коротко, без лишних слов. Здесь я буду ждать экипаж, который повезет меня по трассе газопровода на Мессояху.

Через открытое окно — как-никак пятнадцать градусов! — врывается бесконечный шум вертолетных винтов, на плоской крыше загорают раздетые по пояс свободные от вахты пилоты.

Работы много, заявок еще больше, и не только от хозяйственников, но и от туристов, целая пачка слезных просьб — из Киева, Ленинграда, Арзамаса, Ставрополя… Все хотят, чтобы их из Норильска забросили за сотни километров, как можно подальше от оседлого жилья.

Но пока авиаторам не до туристов, надо обслужить тех, кто осваивает Север, не гостей, а хозяев. Из окна видно, как спокойно проплывает по небу вертолет с пачкой длинных труб под брюхом.

— Да, вот это корабль! Работать одно удовольствие. Машина! И о людях подумали. У прежних машин если на улице минус сорок, то в кабине — тридцать пять, а тут теплынь, обзор что надо, автопилот…

К командиру то и дело заходят летчики, механики, и Пестерев знакомит меня с ними. Выделить кого-либо командир не решается, все работают в труднейших условиях, многие имеют все допуски («Когда к больному по санзаданию летим — можно и сто на тысячу… Непонятно? Ну, значит, видимость тысяча метров, высота облачности — сто, это почти вслепую»): самостоятельный подбор площадки, ночные полеты…

Да, без допуска к ночным полетам здесь летчику зимой и делать нечего. Три месяца длится полярная ночь, а к северу и того дольше. Летают от Подкаменной Тунгуски до Карского моря, до его островов.