По кромке двух океанов - Страница 22

По- прежнему идет, стучит по самолету крупный дождь, будто просится путник в дом. Иногда прорывается сквозь тучи скупое, негреющее солнце, и тогда все преображается вокруг. Вспыхивают голубым и зеленым льды, ослепительно блестят их свежеобломанные края, искрится пористая снежная корка, напоминая дорогую парчу, пятна воды, до этого казавшиеся грязно-серыми, яснеют, наливаются голубым светом.

Но не надолго. Через несколько минут становится настолько темно, что штурман включает электричество: не видно делений на логарифмической линейке. Что-то тусклое, плотное, зловещее окружает самолет, который начинает вибрировать, дрожать, словно от страха.

И вдруг орудийным выстрелом с близкой дистанции раздается удар грома. Блещут, проносятся косые молнии, и все за иллюминаторами становится на миг голубоватым, волшебным.

— Вот попались! — весело кричит командир корабля, оборачиваясь.

Он срочно уводит машину от грозы, обходит ее. Мрак постепенно редеет, появляются прогалины в тучах, и через эти окна видны сказочно освещенные низкими молниями голубые торосы.

Мы вылетели в одиннадцать часов по местному времени, сейчас уже девятнадцать. Вот-вот состоится встреча с ледоколом, ради которой экипаж и гидрологи болтаются в воздухе треть суток. Карта уже готова, подписана, скопирована на кальку. Жирной линией нанесен рекомендованный каравану путь. Гидролог складывает кальку, заворачивает в подвернувшуюся под руку обложку какого-то журнала и закладывает в цилиндрик цвета спелой моркови. К цилиндрику на длинной бечевке привязывается такого же цвета поплавок.

Наступают последние, самые тревожные и ответственные минуты.

Капитан- наставник надевает наушники-блюдца и связывается с ледоколом.

— Сейчас бросать будем, — говорит он в микрофон капитану ледокола. — Приготовились!

Бортмеханик раскрывает дверь в небо и стоит, прижавшись к стене и держа наготове свой драгоценный груз.

Взгляды всех обращены вперед и чуть вправо, откуда должен показаться караван. Я вижу его сначала в локаторе — на голубом поле, по которому вращается тонкий зеленый лучик, потом и через окно.

Самолет снижается до пятидесяти метров.

— За мачту зацепишь! — доносится из наушников голос с «Мелехова».

В этот момент гудит сирена, бортмеханик бросает вниз вымпел. Несколько долгих, напряженных до предела секунд тишины, сменяющейся громким облегченным вздохом.

— Прямо ему на антенну попали!

— А ты как думал! — радуется бортмеханик. Вот и все. Можно прямиком лететь домой.

Вскоре на горизонте показывается Диксон. Штурман подводит итог: за десять часов пять минут пройдено две тысячи семьсот километров.

На аэродроме по-прежнему безлюдно. Самолеты, прилетевшие сюда несколько дней назад, стоят на своих местах. В небо хмуро и пусто… Хотя нет! Что-то большое сигарообразное, такого же морковного, что и вымпел, цвета косо и быстро поднимается с земли и скрывается в тучах.

— Радиозонд с метеостанции запустили, — говорит пилот.

На метеостанцию я иду завтра во второй половине дня, убедившись, что летная погода не наступила и самолеты, как стояли, так и будут стоять, крепко привязанные к земле.

Диксонская гидрометеостанция — одна из старейших в стране: она начала работать в 1916 году. Десятки других станций, подчиненных Диксонскому арктическому метеоцентру, значительно моложе. Я вижу их на карте — красные кружочки, разбросанные от острова Виктория в Баренцевом море и до острова Преображения в море Лаптевых. На Челюскине. На Северной Земле. На острове Рудольфа.

— По сравнению с ними мы — типичные южане. Всего семьдесят три градуса и тридцать минут. До полюса еще семьсот восемьдесят километров, — рассказывает старший инженер гидрометеоролог Виктор Владиславович Гедройц.

Я помню старые метеостанции с их традиционными, слущающимися ветра флюгерами, с визуальным наблюдением облаков. Здесь эти операции выполняют автоматы. Щелчок выключателя — и медленно открывается крышка прибора, нацелившего в небо свой оптический глаз. Посланный импульс отражается от облака или тучи, и на шкале видно, как далеко до него. Тут же на столе стоит другой прибор, заменивший флюгер. Он показывает скорость и направление ветра.

— Восемнадцать метров в секунду, — говорит Гедройц, взглянув на прибор. — Зимой бывает до сорока, порывы — до пятидесяти. К тому же морозец градусов тридцать. Диксон не подчиняется общему закону. Обычно сильный ветер приносит потепление, а у нас наоборот. Это от рельефа местности: живем в отлично продуваемом енисейском коридоре, ничем не прикрытом с моря.

Да, условия жизни на Диксоне, прямо скажем, не ахти какие. Всего два безморозных месяца в году. Долгая полярная ночь. С восьмого ноября солнце уже не выйдет на работу и наступят три месяца темноты, до четвертого февраля, когда ровно в полдень покажется багровая, огненная горбушка светила.

— А в этом году на день раньше увидели солнышко, — Гедройц замечает мой недоуменный взгляд. — Благодаря рефракции: не само солнце, а его отражение. А все равно радостно, — он смотрит на часы. — Между прочим, сейчас радиозонд будут запускать.

Мы отправляемся в соседнее здание и приходим в тот момент, когда распластанный на полу длиннющий, все того же морковного цвета мешок только что начинают наполнять водородом. Газ вырывается из баллона с легки? Со свистом, мешок на глазах полнеет, выпрямляется и становится похожим на гигантскую сигару. Эта «сигара» продолжает набирать силу, набухает, как бы потягивается после сна и вдруг одним мощным рывком подскакивает к потолку ангара. Там она бестолково вращается, удерживаемая не только потолком, но и веревкой снизу, и теперь напоминает старинную иллюстрацию к роману Жюля Верна «Пять недель на воздушном шаре».