По кромке двух океанов - Страница 49

Я сижу в канцелярии, слушаю рассказ начальника заставы. Изредка звонит телефон, заходит дежурный, вернувшийся с поста наряд…

…Испокон веков Крайний Север считался краем оленеводов, охотников, рыбаков. В советское время необозримые просторы Севера были закреплены за колхозами и совхозами. Народное хозяйство развивалось в одном направлении — сельскохозяйственном: год от года увеличивались оленьи стада, строились новые фермы по разведению песцов и черно-бурых лисиц, в прибрежных районах рос промысел морского зверя. Сейчас на первый план вышла горнодобывающая индустрия.

Все это приходит на ум, когда ходишь оживленными улицами Певека, города, который даже не попал в изданный в 1955 году том Большой советской энциклопедии. Не попал туда и Чаунский район, центром которого является Певек, район, дающий в наши дни солидную часть всего добываемого в стране олова, где идет разработка ртути, найдены сурьма, поделочные камни, где есть все предпосылки к тому, что будет обнаружен молибден.

И снова приходится повторяться. В Черском, в Хатанге, в Тикси, всюду в тех местах, где выросли крупные по масштабам Арктики поселения, не так давно была пустота, в лучшем случае стойбище оленеводов или пески рыбаков. Певек всех обогнал в росте. Он очень живописен: с ближней сопки город кажется как бы поднимающимся из воды. («Земля Певеция — почти Венеция», — шутил полярный летчик И. П. Мазурук.) Он самый ветреный: это единственный город в стране, где свирепствуют «южаки», превосходящие по силе и стремительности тайфуны Японии. Если скорость «южака» зимой доходит до тридцати метров в секунду, закрываются детские учреждения, при скорости сорок метров не выходят на работу женщины, при сорока пяти метрах в секунду запрещается всякое движение по городу. Таков «южак». Он возникает внезапно, утром и сразу же набирает силу шторма.

Певек начался с землянки, которую на берегу океана выкопал для своей семьи первый секретарь Чаунского райкома партии Наум Филиппович Пугачев. Здесь же разместился и райком, который приступил к работе в августе 1933 года. Случайно или по наитию, но место для города Пугачев выбрал исключительно удачно. Рядом, на мысе Валькумей, экспедиция С. В. Обручева вскоре нашла оловянную руду, в которой остро нуждалась страна: олово в ту пору добывали, даже переплавляя консервные банки. Поселок и оловянный рудник росли вместе, и довольно быстро, хотя еще в сороковых годах в трехстах метрах от поселка можно было стрелять диких уток.

Как и всюду на Севере, в Певеке живут люди, многие из которых влюблены в свой край, в свою нелегкую жизнь, и с одним из них, работником райкома партии Анатолием Афанасьевичем Лубягиным я и осматриваю город. Певек сегодня выглядит празднично, нарядно: ждут ледокол и очередной караван судов.

День, как по заказу, солнечный, ясный.

— Плюс двадцать пять. В Москве, между прочим, плюс двадцать один, — замечает Анатолий Афанасьевич.

Особенно наряден морской порт, украшенный приветственными лозунгами, плакатами, флагами, вымпелами. В яркие цвета выкрашены портальные краны, тщательно прибраны пирсы. И над всем этим — голубизна невероятно высокого северного неба.

Вместе с Лубягиным мы поднимаемся к капитану порта Серафиму Константиновичу Гассе. Он тоже наряден, подтянут, со значками на парадном кителе — «Почетный полярник» и капитана дальнего плавания.

— Ждал, рад, душевно рад!

Меня Гассе видит впервые, но голос звучит доброжелательно, будто перед ним старый, добрый товарищ. Из-под седых густых бровей глаза смотрят весело, озорно, да и сам Гассе, связавший свою жизнь с морским флотом еще в 1921 году, выглядит, несмотря на седые, непокорные пряди волос, а может быть, и благодаря им как-то по-комсомольски молодо, особенно, когда носится по своему просторному кабинету и встряхивает головой, чтобы убрать со лба эти самые пряди.

— Караван будет у нас в три ночи, — говорит Гассе. — К этому часу можно давать сигнальные ракеты, посылать приветствия и поздравления.

Стены кабинета увешаны отличными фотографиями, подаренными моряками. Белый медведь, «позволивший себя снять с такого близкого расстояния только потому, что он уже знал о постановлении Совета Министров, запрещающем охоту на этого зверя». Сделанный в августе снимок певекского рейда, сплошь загроможденного тяжелыми льдами…

— В шестьдесят пятом году к Шелагскому мысу караван 28 июня подошел и простоял там целый месяц. А с Шелагского Певек, между прочим, виден невооруженным глазом.

На письменном столе среди книг и бумаг лежит рукопись — «История военно-морского флага СССР».

— Вот, вернули… — на лице Гассе смущенная улыбка. — В «Вокруг света» посылал.

Мой спутник оживляется:

— Серафим Константинович, милый, дайте почитать! Я ведь пропагандист. Рассказывать людям о нашей работе надо!

— А не замахорите? Поклянитесь на Морском атласе, что вернете!

Лубягин кладет два пальца на толстенную книгу в темном переплете: — Клянусь!

— То-то же… — Гассе улыбается и передает рукопись. — Имейте в виду, Анатолий Афанасьевич, что клятва на Морском атласе — страшная клятва. Она освобождает человека от наказания даже при наличии прямых улик…

Опытнейший капитан порта на этот раз ошибся: караван судов пришел не в три часа ночи, а в два. Светит солнце, стоит теплая ночь, не спит город. В руках у встречающих живые цветы.

Празднично и долго несутся над городом приветственные гудки. Оркестр на берегу играет марш, и под его звуки по трапу спускается капитан судна.